Образы этого стихотворения — из мира природы. Здесь говорится о «ниве», о «лесе», «малиновой сливе», «ландыше», «студеном ключе». Но все эти образы хотя и относятся к одной категории, не составляют реального целостного пейзажа, не складываются в единую картину природы. Не случайно Гл. Успенский в своей статье «Поэзия земледельческого труда» (1880) упрекал Лермонтова за то, что поэт смешал в этом стихотворении разные времена года («желтеющая нива» и «малиновая слива» — начало осени; «ландыш» — весна). Но в таком смешении — не художественная ошибка Лермонтова, а проявление его метода. Образы стихотворения как бы вырваны из действительности, разрознены и объединены не на основании их естественной смежности, которая в самом деле ослаблена, а глубоко пережитой мыслью о просветляющем действии «природы-утешительницы». При этом из всего многообразия явлений природы Лермонтов отбирает здесь «самые лучшие ее сорта» (Гл. Успенский), а в этих отобранных явлениях выделяет те стороны, которые наиболее выразительны и «поэтичны», т. е. важны для выражения мысли стихотворения («свежий лес», «сладостная тень», «душистая роса», «ландыш серебристый» и т. д.). Такой тип отбора и акцентировки характерен не только для индивидуального стиля Лермонтова, с обязательным для него преобладанием творческой личности над предметом, но и для романтизма вообще. Лирический герой Лермонтова всем своим содержанием и обликом романтически выделен из среды, противопоставлен ей и приобретает характерные черты именно в этой своей противопоставленности. Герой лирики Пушкина, освободившегося от влияния романтической традиции, получает материальную, предметную и даже социально-бытовую характеристику. Он может, например, коротать зимние вечера под кровлей ветхого деревенского жилья, слушая завывания бури и жужжание веретена своей собеседницы. Он имеет родословную — подробно рассказывает о своих предках и определяет свое социальное и сословное положение («Из бар мы лезем в tiersétat»). Лирический герой молодого Лермонтова — это «внутренний человек» (Белинский), зависимость которого от внешнего мира скорее объявлена, чем показана. Бытовое, предметное и политическое окружение этого героя охарактеризовано обобщенно и суммарно. Отрицательная оценка темных сторон современной русской действительности почти сливается в ранней лирике Лермонтова с критикой человеческого рода вообще, так что герой оказывается жертвой не только «идолов света» и страны, где «рабство и цепи», но и «земной неволи» и «жребия земного». Романтической сущности ранней лирики Лермонтова соответствует и романтический облик ее автогероя. Когда Лермонтов воспроизводит его живописно и пластически, поэт в ряде стихотворений придает ему традиционные черты, хорошо известные из поэм Байрона и других зарубежных и русских романтиков. В этих стихотворениях у героя «бледное чело», на котором «печать глубоких дум», «пасмурный и недовольный взгляд», его «угасший взор на тучи устремлен», он стоит, «задумчивость питая», «близ моря на скале» или на холме, «завернут в плащ» и т. п. Иногда Лермонтов говорит о своем герое как о грандиозной личности, сравнивает его с богом, а его душу — с океаном. И однако принцип романтического преувеличения не охватывает всей лирики молодого Лермонтова: «авторский образ» часто является в ней как бы в «натуральную величину», «эмпирически». Процесс сближения разнородных тематических линий в лирике Лермонтова, конечно, не мог привести и не приводил к их полному объединению. Они сходились друг с другом, перекрещивались в одних и тех же стихотворениях. Они сохраняли относительную самостоятельность, а иногда и вовсе обособлялись. В лирике Лермонтова на общем ее фоне наиболее определенно выделяются три темы: гражданская, философская и любовная.13 Хотя гражданских, чисто политических стихотворений у молодого Лермонтова сравнительно немного, они знаменательны и весомы. Большую часть этих стихотворений («Жалобы турка», «Песнь барда») и примыкающую к ним поэму «Последний сын вольности» в идейном и в художественном отношении определяет традиция декабристской поэзии с ее вольнолюбием и патриотизмом. По-декабристски Лермонтов восстает в них против рабства и угнетения. По-декабристски же он прославляет непреклонное следование гражданскому долгу и отвергает компромиссы, которые могут помешать выполнению этого долга («О, полно извинять разврат...», «Три ночи я провел без сна...», «Из Паткуля»). С тех же позиций он приветствует в стихотворении «30 июля. (Париж) 1830 года» июльскую революцию во Франции и низложение короля. В другом стихотворении («Предсказание») он пророчествует о том, что «царей корона» упадет и в России, и утверждает — на этот раз не только следуя декабристским идеям, но и обгоняя их, — что падение ее явится результатом народного мятежа. К политической лирике молодого Лермонтова примыкают сатирические стихотворения «Булевар», «Пир Асмодея», «Примите дивное посланье...», патриотические стихотворения об Отечественной войне «Два великана», «Поле Бородина» и некоторые другие. Зависимость большей части этих стихотворений от русской вольнолюбивой поэзии сказалась и в их форме — в их ораторской интонации, гражданской фразеологии, словаре («тиран», «рабство», «цепи», «отчизна», «сыны славян», «вольность»), а также в характерном для них методе аналогий и применений к современности. В этом отношении показательной для Лермонтова является трактовка темы древнего Новгорода как символа «народной вольности» («Новгород») и родины вольнолюбивых героев (поэма «Последний сын вольности»). Тот же метод лег в основу стихотворений «Жалобы турка», «Песнь барда», «Баллада» («В избушке позднею порою...»), «Плачь! плачь! Израиля народ...». Русская действительность рисуется здесь обобщенно, так, что ее конкретно-историческое и социальное содержание чаще всего переводится в морально-психологический план (хитрость, беспечность, «разврат», зло, добро и т. д.). В лирическом творчестве молодого Лермонтова исключительно важную роль играет философская тема. Среди стихотворений, в которых она находит себе наиболее полное и специфическое для Лермонтова выражение, следует указать «Отрывок» («На жизнь надеяться страшась...», «Ночь» (I—III), «Когда б в покорности незнанья...», «Чашу жизни», «Парус» и особенно лирический монолог «1831-го, июня 11 дня». Но содержание этих стихотворений несводимо к философии. Оно вступает здесь в то органическое для Лермонтова соединение с личной и гражданской темой, о котором было сказано выше. Философская лирика Лермонтова очень далека от абстрактных стихотворных рассуждений, образцы которых можно найти, например, в поэтическом творчестве С. П. Шевырева, А. С. Хомякова или в некоторых думах А. В. Кольцова. Она пронизана личным началом и сосредоточена вокруг образа лирического героя. Напряженное стремление к самопознанию, желание определить свое отношение к людям и к миру являются источником этой лирики и ее особым пафосом. Этой общей тенденцией и самым характером поставленных проблем Лермонтов сближается прежде всего с Байроном и отчасти с поэтом-любомудром Веневитиновым. В философских стихотворениях, как и во всем своем творчестве, Лермонтов не столько решает вопросы, сколько их ставит, но ставит так, что в самой их постановке во многих случаях у него уже намечаются определенные решения. Историческая прогрессивность такого подхода не подлежит сомнению: люди 30-х годов, еще не созревшие для ответов на многие основные вопросы времени, и к самим вопросам, были подготовлены далеко не всегда. Так, в философской лирике Лермонтова поднимается проблема добра и зла, их столкновения в душе человека и в человеческом обществе. Лермонтов задумывается над вопросом о смысле жизни, о путях гармонического покоя и безудержного, стремительного движения, о покорном подчинении судьбе и о борьбе с нею и решает этот вопрос в пользу беспокойства, исканий и борьбы («1831-го, июня 11 дня», «Парус», «Я жить хочу! хочу печали...»). В лермонтовской лирике говорится о смене людских поколений, об идеальном жизнеустройстве в далеком будущем и о том, что настоящее противоположно этому идеалу («Оставленная пустынь предо мною...», «На жизнь надеяться страшась...»). Лермонтова занимает и волнует вопрос об отношении человека к природе, о месте его во вселенной («Мой дом», «Небо и звезды», «Для чего я не родился...»). Мысль поэта последовательно и настойчиво возвращается к «загадке жизни и смерти», к вопросу о бессмертии души и старается сделать выбор между «земным» и «небесным» счастьем, явно склоняясь при этом к утверждению земной, материальной жизни как наиболее близкой, понятной и любимой («К деве небесной», «Земля и небо», «Что толку жить!.. без приключений...»). В связи со всей этой проблематикой Лермонтов ставит вопрос о несправедливости вселенских и человеческих законов и выступает с обвинением против бога, в котором иногда готов видеть виновника мирового зла («Ночь. I», «Ночь. II»). Большое значение в ранней лирике Лермонтова имела любовная тема. Этой теме молодой Лермонтов посвятил более трети своих стихотворений. Традиции русской любовной поэзии, существовавшей до Лермонтова, были богаты и многообразны. Стихи о любви лучших русских поэтов, предшествовавших Лермонтову, особенно стихи Пушкина, принадлежат к лучшим достижениям мирового искусства. Важным признаком этой поэзии, который явился одним из оснований ее внутреннего единства, чистоты и высокости, а также и относительной ее неполноты, была ярко выраженная сосредоточенность ее в пределах своей изолированной темы. Любовь, будучи предметом этих стихов, как бы стремилась отдалиться в них от того, с чем она соприкасалась в человеческом общежитии и в конкретной судьбе любящего, обособиться в свою собственную область. Образ возлюбленной чаще всего лишался (или почти лишался) индивидуальности. Поэты сплошь и рядом превращали его в абстракцию чувства, в изначальную точку приложения любви или наделяли его заменяющими конкретную индивидуальность безличными ангелоподобными чертами. Личность героя любовных стихотворений, в свою очередь, часто сводилась к роли «носителя любви»: особенности его характера или его мировоззрения, могущие повлиять на его чувства, выявлялись далеко не всегда. Внешние обстоятельства, которые окружали любовь и могли определить любовную ситуацию, привлекали внимание авторов стихотворений в редких случаях. Для 10-х и 20-х годов XIX века, когда русская проза еще не вполне выработалась и «прозаическое мышление» почти еще не проникало в лирику, такое положение было естественным. Но в лирических стихах Пушкина намечались уже новые тенденции. В любовной поэзии Лермонтова эти тенденции были решительно поддержаны. Предпосылкой к ним является ее биографизм и ее стихийное стремление к циклизации. |