Глава VIII
У князя Лиговского были гости, кое-кто из родных, когда Красинский взошел в лакейскую. — Князь принимает? — спросил он, нерешительно взглядывая то на того, то на другого лакея. — Мы не здешние, — отвечал один из них, даже не приподнявшись с барской шубы. — Нельзя ли, любезный, вызвать швейцара?.. — Он, верно, сейчас сам выйдет, — был ответ, — а нам нельзя! Наконец явился швейцар. — Князь Лиговской дома? — Пожалуйте-с. — Доложи, что пришел Красинский, — он меня знает! Швейцар отправился в гостиную и, подойдя к к<нязю> Степан Степанычу, сказал ему тихо: — Господин Красинский приехал-с; он говорит, что вы изволите его знать. — Какой Красинский? Что ты врешь? — воскликнул князь, важно прищурясь. Печорин, прислушавшись в чем дело, поспешил на помощь сконфуженному швейцару. — Это тот самый чиновник, — сказал он, — у которого ваше дело. Я к нему нынче заезжал. — А! очень обязан, — отвечал Степан Степ<анович>. Он пошел в кабинет и велел просить туда чиновника. Мы не будем слушать их скучных толков о запутанном деле, а останемся в гостиной; две старушки, какой-то камергер и молодой человек обыкновенной наружности играли в вист; княгиня Вера и другая молодая дама сидели на канапе возле камина, слушая Печорина, который, придвинув свои кресла к камину, где сверкали остатки каменных угольев, рассказывал им одно из своих похождений во время Польской кампании. Когда Степан Степаныч ушел, он занял праздное место, чтоб находиться ближе к княгине. — Итак, вам велели отправиться со взводом в эту деревню, — сказала молодая дама, которую Вера называла кузиною, продолжая прерванный разговор. — И я, как разумеется, отправился, хотя ночь была темная и дождливая, — сказал Печорин, — мне велено было отобрать у пана оружие, если найдется, а его самого отправить в главную квартиру... Я только что был произведен в корнеты, и это была первая моя откомандировка. К рассвету мы увидали перед собою деревню с каменным господским домом, у околицы мои гусары поймали мужика и притащили ко мне. Показания его об имени пана и о числе жителей были согласны с моею инструкциею. — А есть ли у вашего пана жена или дочери? — спросил я. — Есть, пане капитане. — А как их зовут, графиню, жену вашего Острожского? — Графиня Рожа. — Должно быть красавица, — подумал я наморщась. — Ну а дочки ее такие же рожи, как их маменька? — Нет, пане капитане, старшая называется Амалия и меньшая Эвелина. — Это еще ничего не доказывает, — подумал я. Гр<афиня> рожа меня мучила, я продолжал расспросы: — А что, сама гр<афиня> Рожа старуха? — Ни, пане, ей всего 33 года. — Какое несчастье! Мы въехали в деревню и скоро остановились у ворот замка. Я велел людям слезть и в сопровождении унтер-офицера вошел в дом. Всё было пусто. Пройдя несколько комнат, я был встречен самим графом, дрожащим и бледным, как полотно. Я объявил ему мое поручение, разумеется он уверял, что у него нет оружий, отдал мне ключи от всех своих кладовых и, между прочим, предложил завтракать. После второй рюмки хереса граф стал просить позволения представить мне свою супругу и дочерей. — Помилуйте, — отвечал я, — что за церемония. — Я, признаться, боялся, чтобы эта Рожа не испортила моего аппетита, но граф настаивал и, по-видимому, сильно надеялся на могущественное влияние своей Рожи. Я еще отнекивался, как вдруг дверь отворилась и взошла женщина, высокая, стройная, в черном платье. Вообразите себе польку и красавицу польку в ту минуту, как она хочет обворожить русского офицера. Это была самая графиня Розалия или Роза, по-простонародному Рожа. Эта случайная игра слов показалась очень забавна двум дамам. Они смеялись. — Я предчувствую, вы влюбились в эту Рожу, — воскликнула наконец молодая дама, которую княгиня Вера называла кузиной. — Это бы случилось, — отвечал Печорин, — если б я уже не любил другую. — Ого! постоянство, — сказала молодая дама. — Знаете, что этой добродетелью не хвастаются? — Во мне это не добродетель, а хроническая болезнь. — Вы, однако же, вылечились? — По крайней мере лечусь, — отвечал Печорин. Княгиня на него быстро взглянула, на лице ее изобразилось что-то похожее на удивление и радость. Потом вдруг она сделалась печальна. Этот быстрый переход чувств не ускользнул от внимания Печорина, он переменил разговор, анекдот остался неконченным и скоро был забыт среди веселой и непринужденной беседы. Наконец подали чай, и взошел князь, а за ним Красинский, князь отрекомендовал его жене и просил садиться. Взоры маленького кружка обратились на него, и молчание воцарилось. Если б князь был петербургский житель, он бы задал ему завтрак в 500 р<ублей>; если имел в нем нужду, даже пригласил бы его к себе на бал или на шумный раут потолкаться между разного рода гостями, но ни за что в мире не ввел бы <в> свою гостиную запросто человека постороннего и никаким образом не принадлежащего к высшему кругу; но князь воспитывался в Москве, а Москва такая гостеприимная старушка. Княгиня из вежливости обратилась к Красинскому с некоторыми вопросами, он отвечал просто и коротко. — Мы очень благодарны, — сказала она наконец, — г<осподину> Печорину за то, что он доставил нам случай с вами познакомиться. |